Alexandre Benois
художник, потомок рода петербургских архитекторов,
один из создателей кружка "Мир искусства"
(Из книги Мои воспоминания)

Забытый европейский город на забытой европейской земле

Санкт-Петербург был основан первым российским императором Петром I Романовым в 1703 г. в устье реки Невы в Ингрии – земле финно-угров карел, ижор (инкери, ингры) и вожан (водь). Наименование Ингрия было не менее известно, чем Курляндия или Ливония, еще в те времена, когда соседние страны только начинали свои грабительские походы в Прибалтику. 

XIII–XV века были эпохой борьбы между католиками и православными за захват прибалтийских земель Пруссии (Прусы) на юге, Литвы, Курляндии, Латгалии, Ливонии, Эстляндии, а также Ингрии и финской Карелии на севере. С величайшей жестокостью крестоносцы и меченосцы поработили Пруссию, Курляндию, Латгалию и Ливонию. Эстляндия стала жертвой датчан, а русский Новгород устремился в Ингрию и Карелию, где столкнулся с интересами шведских завоевателей. Одна лишь Литва благодаря союзу с Польшей и западнорусскими княжествами избежала рабства, предотвратив тотальную германизацию всей Прибалтики и тем самым предопределив освобождение и Латвии с Эстонией в далеком будущем.

И все же Новгород не смог освоить формально подчиненную Ингрию как естественную часть своего государства. Вплоть до шведского наступления в XVII в. в Ингрии только размещались новгородские военные и торговые базы и миссионерствовали православные приходы. От чужеродного местного населения требовалось лишь выделять воинов для войска и платить подати – сначала Новгороду, а с 1478 г. – поработившей его Москве. Не следует забывать, что и сам Новгород не был однороден, также находился на финно-угорской земле и управлялся норманской династией рюриковичей.

Шведы также не освоили Ингрии и Карелии, ограничившись распространением лютеранства через поселение финских колонистов, для которых открывались школы на финском языке. Достигшая крупных масштабов финлдяндизация тем не менее не вытеснила ижорский и водский язык и обычаи, тогда как сам финский литературный язык стал формироваться на основе карельского. Так ижоры и вожане сохранились до самого периода большевистского геноцида в XX в.

Естественной границей между финами-карелами и ижорами с вожанами была река Нева. Это наименование означает "болотистая" на всех финно-угорских языках. Вплоть до XIXв. в Ингрии не было никаких славянских названий рек и очень мало русских названий населенных пунктов.

Один из красивейших имперских парков Ингрии – Павловск. Он расположен в средней части реки Вена-Йоки по обе ее стороны. Русский перевод названия этой реки Славянка внешне как будто соответствует финно-угорскому значению "Русская река". Почему же река, впадающая в Неву недалеко от реки Ижоры, оказалась "русской"? Предполагается, что вены – финно-угорское племя, обитавшее в бассейне этой реки. Для лютеран, обитавших к северу от Вена-Йоки, она была рубежом, за которым начинались православные финно-угорские поселения. Ассоциируя православных с русскими, северяне перенесли наименование пограничного племени венов на обитавших к югу от него русских. Так слово vena стало обозначать русских не только в финском, но даже и в эстонском языке. С другой стороны, для настоящих русских, обитавших к югу от венов, последние также были пограничным племенем, к северу от которого начинались лютеранские поселения. Ассоциируя лютеран с финами, русские в свою очередь перенесли наименование этого пограничного племени на все, обитавшее к северу от него население в форме Ven > Fen / Fin, откуда через русский язык слово "фин" распространилось по всему миру (самоназвание финов иное – suomi).

Отобрав Ингрию от шведов, Петр I начал использовать местное население при строительстве Санкт-Петербурга, что в условиях тяжелого труда вело к большим людским потерям. Оказавшись в положении рабов, ижоры и вожане (так наз. чухонцы) даже продавались туркам. Их судьба оказалась горше, чем судьба древних пруссов, которые вошли в историю благодаря своей героической борьбе против крестоносцев. Ижоры и вожане не боролись, но кончили тем же – почти полным исчезновением в результате большевистских чисток XX в. И все же, подобно немцам в балтийской Пруссии (Прусе), русские до самого переворота 1917 г. хотя бы сохраняли название края в его шведской форме: Ингерманлянд.

Сохранение названия края было единственной схожестью между немецким и русским завоеванием Прибалтики. В Прусе, Курляндии, Ливонии и Латгалии немцы насаждали свою северо-европейскую культуру, тогда как русские не распространяли в Ингрии никакой московской культуры. Когда Ингрия снова попала под власть России, ее монарх вообще оказался западником, откровенно ненавидившим русскую действительность и традицию. Петр I мечтал превратить Россию в Западную Европу. Это ему удалось только в нерусской Ингрии, при том – только в пределах санктпетербургской метрополии.
До самого XX в. вокруг Петербурга не было компактного русского населения. Сразу за пределами города звучала финно-угорская речь. Русские с презрением называли хозяев этой земли чухонцами. Функцией последних в отношении города было снабжение его молоком, овощами и фруктами, продуктами сельского хозяйства. В городе они были извозчиками, прислугой. Профессиональные рабочие (не ремесленники!), составлявшие большинство городского населения, были русские. Однако русские были сезонными рабочими, прибывавшими на заработки из далекой России и спешившими по окончании сезона как можно скорее разъехаться по родным деревням. Лучшим подтверждением этому служил сам факт наличия в городе в XVIII в. русских слобод  (в нач. XVIII в. вообще была только одна русская слобода). По этой причине ни в самом городе, ни в его окрестностях не могла сформироваться никакая местная русская культурная традиция.
Городские ремесленники большей частью были немцами. Средний класс составляли представители мелкого дворянства и освоившие науки выходцы из крестьянства и купечества из России, Курляндии, Лифляндии, Польши, Германии, Финляндии, Швеции. Всех их объединяли общие западно-европейские нормы жизни и поведения на основе местной западной культуры. Несмотря на разные религиозные конфессии, они интенсивно вступали между собой в смешанные браки, из-за чего на рубеже XIX–XX в. начал формироваться специфичный местный петербургский микро-этнос. Культуру этого города, построенного на нерусской земле, даже нельзя назвать пограничной. То было неповторимое явление: город с местной голландской, русской, немецкой, французской, английской микро-топонимикой (Garach > Гороховая, Holliday > Голодай) и с голландско-финно-угорской топонимикой пригородов (Петергоф, Дудергоф наряду с Ропшей, Пулковым и т.п.). Экзотично было и само латинско-голландско-французское название города Sanct-Peter(s)bourg.
В первой половине и середине XIX в. главная городская газета выходила на 3 языках: по-русски, по-немецки и по-французски. Западную культурную ориентацию определяла аристократия вместе со средним классом. Аристократы были либо немецкого происхождения (ср. носивший фамилию Романовых царствующий род Готторпов, близких ко Двору Бенкендорфов, Дитерихсов), французского и английского (Barclay de Tolly), польского (Понятовские, Захаржевские), либо совершенно перемешанного с западным русского (Меллер-Закомельские), грузинского (Багратионы) или татарского (Юсуповы) происхождения, также вступавшие в браки между собой. Эту западно-ориентированную смесь с подвластным ей русским народом объединяло лишь одно только государственное православие, которое однако управлялось не патриархами, а государственным Синодом по образцу протестантских стран. Даже архитектура православных храмов сплошь и рядом была не византийско-российская, а западная (вплоть до готических часовен). Тем не менее, когда император Павел I попробовал сделать некоторые шаги в сторону католицизма, это (а отнюдь не преклонение перед Фридрихом Великим) стоило ему жизни. Санкт-Петербург был способен обуздать евро-азиатов только с помощью православия. 2 последних Готторпа, Александр III и Николай II, напротив, стали в этом театре главнейшими русофилами, опираясь как на опыт империалистического патриотизма на Западе, так и на грозившую революцией демографическую ситуацию в самом Санкт-Петербурге, изменившуюся вследствие требовавшей огромных масс квалифицированных рабочих индустриализации. Тогда-то начинается православно-великорусское патриотическое сумасшествие, в архитектонический узор Петербурга без всякого вкуса имплантируются чужеродные псевдо-византийские церковные постройки, Двор на балах облачается в боярские одежды, т.е. начинается процесс, прямо противоположный тому, что делал Петр I. Русский народ отблагодарил вошедшего в роль русского царя последнего Готторпа по-своему: его и его семью без суда, как собак, перебили в полуподвале места их сибирского заключения –  в городе с типичным названием Санкт-Петербургской Империи Екатеринбурге.

Итак, Империя в действительности была не Российская, а Санкт-Петербургская. Через государственные и культурные учреждения, через сеть классических и реальных гимназий Санкт-Петербург диктовал свои западные нормы всей России и всем странам, которые когда-либо были ею завоеваны. Это становится очевидным, лишь только бросишь взгляд на демографию города. Хотя с середины XIX в. русские составляли больше 80% всех жителей, большинство их, как упомянуто, были не постоянными резидентами, а сезонными рабочими. Из оставшихся 20% постоянных жителей, которые управляли культурой, образованием, судом, строительством, инженерным и железнодорожным делом,  от 40% до 60%  были нерусского происхождения, а остальные строго придерживались диктовавшихся элитой норм, стремились попасть в элиту и в ней раствориться. Вот данные за 1869 г. (см. Юхнева Н.В. Этнический состав и этносоциальная структура населения Петербурга. / Институт этнографии АН СССР, 1984, стр. 75, 76):

Указанные прослойки составляли 2,87% (т.е. 19150 лиц) всех 667200 жителей Санкт-Петербурга.

Из 355 собственников промышленников и предпринимателей иностранцы составляли 12%, лица нерусского происхождения - 30%, русские - 58% (там же, стр. 69-70).

В 1869 г. в городе было ок. 85000 ремесленников. Хотя сами они и не могли диктовать норм западной жизни, они создавали ежедневную атмосферу города. Только 39% всех 188 часовых мастерских принадлежали русским, остальные держали евреи, немцы и фины. Русскими были только 37% всех 167 плотничьих и токарных (остальные - в основном немецкие, финские и еврейские) и только 34% всех 380 ювелирных мастерских (прочие были немецкими, финскими и шведскими). У русских было 53% всех 450 пекарней, прочие принадлежали шведам, немцам и евреям. Несколько больше было число русских швейных мастерских - 59% всех 822 женских и 61% всех 333 мужских,- тогда как среди остальных преобладали французские (там же, стр. 65).
Торговля действительно в основном была у русских, однако же сами купцы и торговцы, как правило, не были постоянными жителями Санкт-Петербурга.

Метрополия притягивала не одних только деятелей западных культур, русские не были исключением.
Поэтому имена действовавших здесь русофилов  В. Белинского,  Ф. Достоевского,  Н. Некрасова,  Н. Островского,  М. Салтыкова-Щедрина и т.п. не могут вводить в заблуждение.  С тем же эффектом группа не более 20 известных лиц могла бы существовать в Берлине или в Париже, не в состоянии изменить западного характера Санкт-Петербурга, зато влияя на Россию и готовя будущую катастрофу Метрополии.  Описанное  Ф. Достоевским в "Идиоте" чисто русское высшее общество перенесено из Москвы или иного русского города - для психолога общечеловеческого уровня этнокультурная проблематика Ингрии была чужда и непонятна (как самим собою разумеющимся было презрительно называть подлинных хозяев края чухонцами, а евреев копящими деньги жидами - великий писатель признавал один лишь русский народ богоносным).  

К началу XX в. все подлинные петербуржцы, независимо от происхождения, уже обладали собственными, ни с чем иным не совпадавшими культурно-антропологическими чертами, т.е. составляли находившуюся в стадии формирования отдельную этническую группу. Противоположное этому процессу явление возникло в конце XIX в., когда в индустриализируемый город хлынули массы новых российских мигрантов, в основном беларусов. В отличие от прежних сезонных русских, они стали постоянными фабрично-заводскими рабочими, образуя базу для грядущей этно-социальной революции. Постепенно они проникали и в средний класс, тогда как город уже был не в состоянии вестернизировать такой наплыв пришельцев. Поскольку в то же самое время на Западе буйствовал империалистический патриотизм, поворот последних императоров к русофилии закономерен. Кроме того, они осознавали этническое различие между Санкт-Петербургом и Россией и чувствовали в нем опасность революции. Но не будучи взращены русской культурной традицией, они не могли понять и не понимали народа, который считали своим. Война 1914 г. против Германии явилась началом войны против Санкт-Петербурга, приведшей к катастрофе 1917 г.: в российском государстве пришел конец западной культуре Растрелли–Чайковского, а вместе с ним и конец этнической группе петербуржцев.

Собранный здесь исторический материал родственных семей среднего класса является достаточным подтверждением вышесказанного. Потомки русского предка – род Екимовых прошли через процесс вестернизации и стали типичными петербуржцами благодаря ряду браков с лицами западного происхождения. История семьи Фон Вагнер, напротив, показывает, как сами выходцы с Запада русели, попав в этнографическую Россию. Орусение было невозможно только в Санкт-Петербурге, поскольку несмотря на православие или русский язык, этот возникший на финно-угорской земле прибалтийский город не обладал местной русской традицией. Константин, представитель третьего поколения рода Клоссе в ежедневной жизни пользовался русским языком, однако называл себя "фон" и женился на лютеранке. Парадоксально, но потомок орусевшего в русской провинции рода Фон Вагнеров вернулся к западным истокам, женившись в Санкт-Петербурге на женщине из вестернизированного рода Екимовых (сила этого брака проявилась даже в советское время в третьем и четвертом поколениях, ориентирующихся на эмиграцию в Германию). Бегство из России – один из 2 возможных путей, которые только и оставались малочисленным потомкам петербуржцев. Другой путь – стать русским. Ведь после 1917 г. начался процесс насильственной де-вестернизации. Как упомянуто, основу для него заложила русофилия, совпавшая с наплывом в конце XIX в. масс белорусов. В фотоархиве лютеран Мецов и православных и лютеран Екимовых имеются фотографии детей, одетых в русскую национальную (крестьянскую) одежду. Лютеранка Мария Клоссе добровольно перешла в православие еще до замужества, тогда как ее муж украинец православный Григорий Тарасенко, который в Санкт-Петербурге был не менее вестернизирован, чем сама Мария, шел в противоположном направлении: от русской религиозной экзальтации к западному агностицизму. Став православной, Мария, как и те дети в русской одежде, не изменила и не могла изменить своей культуры, поскольку не познала России. Увы, она не могла себе и представить, в какие бедствия и нищету ввергнет ее саму, ее культуру и ее несчастных потомков русофилия, лежавшая в основе ее православной конверсии.
После начала войны с Германией в августе 1914 г. город был переименован в Петроград. Следующий шаг сделан в 1924 г. – когда под Москвой умер от идиотизма казанский интеллектуал Владимир Ульянов Ленин, в его честь город был назван Ленинградом. Началось искоренение местной западной культуры и бегство сохранявших еще какие-то средства петербуржцев на Запад.
Согласно петербуржцу с русской фамилией – акад. Дмитрию Лихачеву, Санкт-Петербург был практически уничтожен уже в 20-е годы. Имеющийся материал показывает стихийное уничтожение памятников чуждой культуры, напр., художественных надгробий. Так в течение десятилетий разбиты надгробия рода Висконти на Волковом кладбище.
За убийством Кирова в 1934 г. последовал кровавый большевистский террор, достигший апогея в 1937–1938 г. Каждое раннее утро испуганные петербуржцы могли видеть розовый шлейф, тянувшийся в воде Невы вдоль ее левого берега от здания НКВД в начале Литейного проспекта. В одно и то же время массово уничтожались как оставшиеся представители западной петербургской культуры, так и ингрийские финно-угры фины, местные эстонцы (среди использованного материала в эту категорию попадает священник о. Карп Эльб, см. также Средний класс), автохтоны ижоры и вожане. Это была подлинная этническая чистка, сочетавшая физическое уничтожение с депортацией. Наконец, еще остававшиеся после этого петербуржцы вымирали в период ленинградской блокады (1941–1943 – среди использованного материала сюда попадает Кока фон Вагнер). Окончательная ленинградизация города означала поселение в нем миллионов русских поселенцев после войны (замена петербуржцев русскими проходила и ранее, в период чисток 30-х годов). 
Как говорилось, отдельные потомки петербуржцев были вынуждены выбирать между полным орусением и эмиграцией. Еще до войны к своим корням обратился внук Федора Екимова Донат Годлевский, избравший грузинскую национальность своей бабушки (естественно, большевики не позволили ему записать такую национальность в паспорт – "не было основания"). Во времена Санкт-Петербурга у петербуржцев не было причин обращаться к своим корням. Внук брата Федора Екимова избрал Литву, тогда как его младшая двоюродная сестра оказалась полностью орусевшей, словно показывая, от чего стоило бежать. Воспитанная советской школой и имевшей мало общего с Петербургом матерью, она не заботилась о своем сыне от первого брака, зато бросила умирающего отца и вывезла другого сына в Германию, наивно рассчитывая сделать из него вундеркинда. Когда из этого ничего не вышло, она вернулась и ввязалась в спор с первым сыном из-за квартиры. В конце концов последний якобы покончил с собой. Такая дикость, отсутствие всяких признаков цивилизованности, характерна для всей широкой России от Камчатки до Калининграда. По сути судьба Санкт-Петербурга и адекватна судьбе Кенигсберга / Калининграда. 

В наши дни Санкт-Петербурга не существует. Называйте этот город, как хотите, на его месте имеется хаотическое архитектурное кладбище, оскверненное и подделанное под свою историю чужим народом, который оказался способен лишь дисгармонировать городскую внешность, уничтожить интерьер и покрыть мочой все лестничные клетки даже в центре. Сами же старые петербургские кладбища с разбитыми, опрокинутыми или перетащенными на новые могилы надгробиями (на которых стерты прежние имена, когда-то выбитые даже готическим шрифтом), подобно уничтоженным кенигсбергским, свидетельствуют о историческом этно-культурном переломе.